Продолжение. Начало в №9-10.
В послевоенный период стала довольно регулярной газетная рубрика «Из зала суда». Государство не давало своим гражданам послаблений. Например, 6 августа 1946 года была осуждена колхозница за то, что она самовольно разработала и засеяла землю, принадлежащую колхозу. Ее приговорили к 4 месяцам исправительно-трудовых работ с конфискацией урожая в пользу колхоза. Через неделю судили другую колхозницу «за отказ от мобилизации на сельскохозяйственные работы». Этот случай был достаточно типичным для того времени, хотя повсюду звучал лозунг «Колхоз — дело добровольное!»
На территории нынешнего Нефтеюганского района к осени 1946 года существовали следующие коллективные хозяйства: «Красный Национал» (Усть-Балык), им. Сталина (Лемпины), им. Панова (Кинтус), им. Челюскинцев (Соровые), им. Кирова (д.Вата Покурского Совета), им. Ленина (Чеускины Усть-Балыкского Совета), им. Смидовича (Саторины Салымского Совета), рыбартель им. Орджоникидзе (Милясовы Салымского Совета), рыбартель «Утренняя заря» (Совкунины).
После войны колхозы края наряду с традиционными промыслами — рыбной ловлей и скотоводством — стали заниматься земледелием и лесосплавом. Ежегодно сеяли, в частности, национальные колхозы Усть-Балыкского (председатель Ключинская) и Салымского (Ламбин) Советов. Увеличение доли земледелия было вызвано необходимостью улучшить продовольственное положение.
В 1946-м страну поразила ранняя засуха, озимые погибли. В связи с этим появилось постановление правительства, предписывающее на месте погибших озимых посеять яровые культуры. Касалось это и Салымского края. Нужно сказать, что здесь отдавали предпочтение овощам. Но местное население не было приучено к земледелию и занималось им без особой охоты. Власти часто сетовали на отсутствие прополки, засилье сорняков. А в тот голодный год люди от недоедания собирали на полях зерно, перезимовавшее под снегом. Это грозило заболеванием септической ангиной. Газеты предупреждали: «Каждый житель сельской местности должен знать, что любое зерно, перезимовавшее под снегом, является смертельным ядом».
Колхозы осваивали новые рыбоугодья. В среде хантыйского населения это встречало неожиданные трудности, связанные с народными поверьями. «Тов. Кривощеков, — сообщала местная газета, — пригласил рыбаков-ханты обмерить глубину озера. Но веря преданиям, рыбаки отказались ехать, ввиду того, что якобы в озере живет большая щука, которая может проглотить рыбака вместе с обласом. С большим трудом удалось Кривощекову уговорить рыбаков. Обмерив озеро, поставили пробные сети. За одну ночь здесь было добыто 200 кг рыбы».
Условия труда по-прежнему были нелегкими. Рыболовецкий участок включал в себя комплекс из лабаза, камеры, ледника. Но порой и этого не было. Вот типичная картина: «На речке Салым расположен Салымский рыбоучасток Сытоминского рыбозавода... Лабаз, вернее — стены, выстроены в объеме 32 метров, кровлей же покрыты только наполовину и та не сохраняет даже от небольших дождей. В результате чего во время дождей обработчики рыбы не имеют укрытия и мокнут, а также страдает качество соленой рыбы... Санитарным правилам лабаз и вовсе не отвечает, так как пол настлан прямо на землю, и поэтому грязи здесь бывает не меньше, чем на дороге. Можно сказать, что обработчики рыбопродукции бродят по колено в грязи. Не отвечает требованиям и холодильная камера. Это просто землянка емкостью 7 тонн. Землю, которая изолирует стены, смыло дождем».
В связи с голодом, начавшимся в стране в 1946 году, усилились репрессии против хищений государственных и колхозных колосков, картошки, рыбы и т.п. 4 июня 1947 года вышел Указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищения общественного и государственного имущества». Он предусматривал лишение свободы на срок от 7 до 25 лет. За недонесение — от 2 до 3 лет или ссылку от 5 до 7 лет. В то же время кража личной собственности каралась только 5-6 годами. Приоритет, таким образом, отдавался собственности государственной.
В целом послевоенный период жизни страны ознаменовался целой чередой репрессивных кампаний: борьбой не только с «расхитителями социалистической собственности», но и с «безродными космополитами», евреями-сионистами, генетиками, ленинградскими руководителями, «врачами-отравителями», мингрельскими заговорщиками, бандитами и их пособниками на присоединенных территориях Западной Украины, Белоруссии, Прибалтики и т.д.
Наши послевоенные колхозные протоколы не только дают информацию о состоянии дел, но и порой отражают драматизм гражданских взаимоотношений, взаимоотношений внутриколхозной жизни в сибирской глуши. Вот выдержки из протокола №16 заседания правления рыбацкой артели имени Сталина, д. Лемпино Салымского сельсовета Сургутского района, состоявшегося 30 октября 1949 года. Рассматривали акты о нарушении правил внутреннего распорядка Тыриковым JI. По графику он должен был заготовить 75 фестметров дров, но не выполнил. Почему?
Ответ Тырикова: «Получил график. Я был не колхозник, а как любитель работал и больше не хочу в этом колхозе, если имеете право, судите, два солнца не взойдет».
Вопрос тов. Семенова: «Каким должен быть комсомолец? Я давал поручение отвечать за тебя, я ошибся в тебе и очень даже, такое пятно на себя надел».
Тыриков: «Я никакого за собой преступления не признаю, перешел в Саторинский колхоз и работаю. А вы, только судить, топить, яму рыть зарожденные».
Комсомолец: «Когда вас принимали в комсомол, что говорили? Лесозаготовки в первом квартале перевыполнил. Мы хвалили. А с двенадцатого июня не работаете. Вы нарушили правила внутреннего распорядка артели, вы сами себе роете яму. Мое мнение — оштрафовать за невыполнение плана лесозаготовок 75 фестметров в трехкратном размере на 1125 рублей».
Тыриков: «Я в ваш колхоз не пойду, а повестку не имеете право вручать. Я колхозник в Саториной. В Лемпинском колхозе себя членом не считаю, передавайте дело в суд на общем собрании».
Марсымов: «Вы, члены правления, если сейчас не накажете за самовольный уход, то и другие пойдут. Нужно пресечь, чтобы другим было неповадно».
Семенов: «Нужно его исключить из колхоза. Он молодой, еще не осознал, сидеть желает. А вот Половодов сказал, если заслужу, лучше застрелюсь, но в тюрьму не пойду. Не торопись, тов. Тыриков, в тюрьму! Ишь, мол, садите меня! Молодой еще, зачем это?»
Решили:
-
а) за самовольный уход из колхоза и не выработавший минимум трудодней с 12/VI передать дело в суд;
-
б) за невыполнение плана лесозаготовок с 1/XI по 15/XI 75 фестметров х 5 = 375 руб. — в трехкратном размере 1125 рублей.
Срок уплаты к 20 ноября 1949 года полностью».
Будучи в Лемпино у тетки в гостях, Анна Алексеевна, тем не менее, получила повестку, которой она вызывалась на покос. После покоса же Анна Алексеевна была направлена на семинар избачей в Сургут, где она пробыла около недели. Ею заменили спившегося избача Дуркина в юртах Соровых.
В 1948 году хлеб давали по списку, по норме — 300 г. в день на человека. В то же время, например, сахар и водка продавались свободно. В следующем, 1949 году нормирование отменили.
В пятидесятые годы в Лемпино уже имелись сельсовет, почта, два магазина, рыбоучасток, коопзверопромхоз, звероферма, скотоводческая ферма. Во время войны и после нее население края держало скотину: ханты — лошадей, русские — лошадей, овец, коров. Свиней не держал никто.
Как вспоминает жительница с.Лемпино Глафира Кононовна Лебедева (это же подтверждают и другие старожилы), самые крепкие хозяйства после войны были у спецпереселенцев, поселок которых располагался в двух-трех километрах от Лемпино. Они занимались, кроме рыбного промысла и скотоводства, также выращиванием овощей, овса, ячменя. Среди переселенцев в Лемпино преобладали люди из-под Челябинска и Тавды. Все старожилы отмечают их любовь к труду, доброжелательность, очень хорошие отношения с местным населением, развитую взаимопомощь.
Рыбачили и переселенцы, и местные старожилы во время летнего сезона посуточно, т.е. сутки — работа, сутки — отдых. Тони (т.е. забрасывание и проводка невода или сети) делались практически без перерывов. Принимали рыбу в 2 км от Лемпино. Летом перед сдачей рыбу солили, вялили. Зимой рыба вывозилась до Сытомино, где был рыбозавод.
После войны продолжилась и «культурная революция». На средства самообложения в Салымском крае оборудовались избы-читальни, Красные чумы, медпункты, строились бани. Денег однако не хватало. Слаба бьла материальная база этих учреждений. Недоставало музыкальных инструментов, патефонов, радиоприемников. А так называемые культурно-бытовые комиссии при сельсоветах больше занимались партийно-политической пропагандой, а не культурой и бытом.
11 декабря 1950 года Совет Министров СССР принял постановление «О мерах помощи и переводе на оседлость кочевого и полукочевого населения в колхозах Крайнего Севера Тюменской области». Комментируя это решение, председатель райисполкома В. Еремин писал: «Разобщенность колхозников затрудняет правлениям колхозов оперативно руководить работой колхозов, мешает правильной организации труда и производительному использованию рабочей силы. Кроме того, разобщенность колхозников не дает полной возможности пользоваться всеми благами социалистической культуры, квалифицированной и современной медицинской помощи, мешает развитию в колхозах общественного хозяйства, освоению и внедрению полеводства и животноводства».
Кампания укрупнения колхозов в Салымском крае была вызвана и тем, что многие мужчины не вернулись с фронта, семьи потеряли кормильцев. В большом поселке, по утверждению очевидцев тех событий, семьям, не имеющим отцов, прожить было легче. Многие поселки опустели. Правда, потом в некоторые из них люди вернулись. Так случилось, например, с Кинтусом — ныне поселок Салым.
Как вспоминает А. А. Наргина, укрупнение колхозов на территории сегодняшнего Нефтеюганского района началось в 1953 году. Лемпино было признано центральной усадьбой. Людей заставили съезжаться туда. Жители разных мест разбирали и по воде сплавляли в Лемпино свои избы. Первые год-два переехавшие работали на новом месте не очень охотно. И только через некоторое время приняли новый колхоз как свой.
Часть лемпинских мужчин работала в Сургутском ПОХе (промысловом охотничьем хозяйстве). Места традиционного промысла с переездом в Лемпино для многих остались очень далеко, но в какой-то степени ими продолжали пользоваться. Например, Алексей Иванович Наргин, прибывший в Лемпино из Серовых, регулярно в октябре уплывал на обласе (долбленом челне) к местам своего охотничьего промысла аж за 350 км (!) вверх по течению. Обратно он и другие охотники возвращались в январе, зачастую притаскивая с собой на нартах с помощью пары собак не только меха, но и добытую лосятину.
Воистину, не знаешь, чему больше удивляться: то ли мужеству и выносливости таких людей, то ли охотничьему мастерству и знанию природы!
К 1957 году «укрупнение» в районе было завершено.
Крупным, по местным понятиям, пунктом в конце пятидесятых — начале шестидесятых годов была деревня Чеускино, являвшаяся центральной усадьбой колхоза им. Ленина и центром сельсовета. В 1954 году сюда был переведен Усть-Балыкский сельсовет, переименованный в Чеускинский. Первым его председателем был И.И.Хмелев.
Протоколы исполкома сельсовета отражают, в частности, то, что общественное животноводство на протяжении долгого ряда лет находилось в постоянном кризисе. Особенно тяжело давались зимовки. 20 октября 1959 года «исполком отмечает, что рыбартель имени Ленина подготовилась к стойловому периоду скота неудовлетворительно. Вместо 1195 тн планового количества заготовки сена застоговано 730 тн или 61%. Плановое задание закладки силоса доводилось рыбартели 50 тн. Заложено 135 тн. Животноводческие помещения рыбартели имени Ленина до сих пор не отремонтированы: полы некоторых стойл прогнили, не вставлены полностью рамы...
В крайне плохом состоянии находится телятник. В плохом состоянии находится конское поголовье. Скотный двор мал, и часть лошадей в зимнее время находится под открытым небом. Нет помещения под родильное. С коровами бывают случаи, что отелившаяся корова и теленок сваливаются в желоб и погибают в жидкости.
В разрушенном, разваленном состоянии находится кормозапарник. Конюховка стоит для близира, отвода глаз, плохо оборудована. Кругом щели, не отопляется, сбруя не сушится».
Можно определенно сказать, что животноводы Чеускино, как, впрочем, и других населенных пунктов края, не были в лидерах всесоюзного движения «догнать и перегнать США по производству мяса, молока и масла на душу населения». Гораздо лучше у них получалась рыбодобыча, план которой, как правило, перевыполнялся.
В 1959 году в Москве прошел внеочередной XXI съезд КПСС. На нем был принят план семилетки и поставлена задача разработки «программы развернутого строительства коммунизма». Разумеется, это имело отражение в виде активизации всяких форм социалистической жизни по всей стране. Но это не означало, что заметно улучшались дела в сельском хозяйстве — оно продолжало оставаться в кризисе. Что же касается других сфер, то их положение отражено, например, в следующем решении сессии исполкома Чеускинского сельсовета в феврале 1960 года.
«План рыбодобычи за 1959 год рыбартелью имени Ленина выполнен на 119%. Майский лесопункт выполнил свое годовое задание по валке и вывозу леса на 100%. План поголовья скота в колхозе им. Ленина не выполнен. Пушзаготовкам совершенно не уделяется никакого внимания. В результате чего план провален.
Крайне неудовлетворительно проходит вывозка сена с сенокосных угодий в колхозе.
Культмассовая и медицинская работа поставлена на низком уровне. Заведующие клубом и библиотекой совершенно устранились от повседневной работы в массах. На ферме колхоза не имеется ни одного лозунга, ни одного аншлага, призывающего к самоотверженному труду животноводов.
В интернате грязно, нет ни одного плаката и лозунга и наглядного пособия для учащихся.
Чеускинская торговая точка обеспечена промышленными и продовольственными товарами плохо. В магазине нет многих товаров широкого потребления и продуктов питания, а продавец Птицына не удовлетворяет растущих потребностей трудящихся».
Государственные задачи шли сплошь и рядом вразрез с личными интересами селян. Например, в связи с тем, что XXI съезд партии поставил задачу увеличить производство мяса в 2-3 раза, в 1960 году чеускинские колхозники должны были сдать государству 100 голов телят. Это, как и в годы начала массового колхозно-совхозного строительства, называлось контрактацией. Как в начале тридцатых, так и в начале шестидесятых контрактация вызывала сопротивление селян. Люди осмеливались порой публично и прямо говорить о своем отказе. Так, депутат Тырмин на сессии Усть-Балыкского сельсовета заявил: «Я не против контрактации, но телят сдавать не буду». Разумеется, его заявление было встречено в штыки. Сыпались предупреждения о скором принятии мер воздействия на тех, кто имеет заметное количество личного скота и не сдает его государству.
Каждая семья в колхозе должна была продать государству в течение года 150-200 литров молока и определенное количество масла. Часто, не имея масла, его покупали в магазине и сдавали, «выполняя» таким образом план. Подобный экономический маразм в то время творился не только у салымцев, но и по всей великой Отчизне. Заканчивалась эпоха Н. С. Хрущева...
Продолжительные поиски нефти и газа на территории Западно-Сибирской низменности привели, наконец, к открытию близ Шаима в 1960 году нефтяного месторождения. Начался новый этап поисков и добычи нефти и газа в Тюменской области. В частности в Усть-Балыке развернулась база строительной индустрии, возник рабочий поселок Нефтеюганск. Сегодня в одном из протоколов (от 3 марта 1964 года) любопытно читается претензия жителя Нефтеюганска, депутата Чеускинского сельсовета А. М. Бахера. Претензия состояла в том, «что у них в Нефтеюганске тов. Протопопова (библиотекарь д.Чеускино) не бывает и не делает передвижной библиотечки для ихнего поселка, и рабочие Нефтеюганска ничего не читают». Были же времена, когда деревня Чеускино была значительнее нынешнего райцентра!
Эффективность геологоразведочных работ на территории района была очень высока. 85-90 процентов скважин оказались продуктивными. 26 мая 1964 года главный геолог Усть-Балыкской экспедиции Ф. К. Салманов открыл заглушку и пустил первую нефть для перекачки на Омский нефтеперерабатывающий завод.
А в ноябре 1965 года началось строительство магистрального нефтепровода Усть-Балык — Омск длиной 1036 км. Решено было использовать трубы большого диаметра (1020 мм). Но так как запад отказал в их поставке, началось производство труб на заводах СССР. Затем фирма «Маннесманн» стала поставлять трубы в обмен на сибирский газ и нефть. 23 марта 1968 года нефтепровод Усть-Балык — Омск был сдан в эксплуатацию.
В 1967 году началась круглогодичная эксплуатация нефтепромыслов Усть-Балыка.
Шло строительство Нефтеюганска. В 1967 году его население составило 14077 человек. Был организован трест «Нефтьюганскгазстрой».
Знаменитый геолог, первооткрыватель «черного золота» в Среднем Приобье Фарман Курбанович Салманов писал в своих мемуарах:
«... Порой, завершив учебу и получив назначение куда-нибудь на север, молодой геолог отрабатывает там положенные три года и уезжает. Наши социологи утверждают, что основная причина — житейская необустроенность. Голосуя за отличные социально-бытовые условия на Севере, все же хочу сделать упрек молодым: во все времена геологов называли первопроходцами. Это очень высокое звание, которым гордились многие поколения разведчиков недр. Это еще и обязанности. И первая из них — стойко переносить трудности.
Такая уж наша профессия — начинать. Палатки, балки, маленькие поселки, а уж потом вслед за нами вырастают крупные комбинаты и населенные пункты. И человек, решивший посвятить себя геологии, обязательно должен учитывать специфику выбранного им дела. Причем, следует отметить, что само понятие «неудобства» весьма изменилось. Если, по сравнению с палаткой во времена нашей молодости, вагончик казался верхом комфорта, то сейчас некоторые начинающие специалисты, занимая комнату в благоустроенном общежитии, считают себя неустроенными.
Наконец, по себе знаю: когда работу любишь всем сердцем, когда полностью ей отдаешься, когда видишь перед собой перспективу, неудобства не замечаешь».
Мы приводим столь пространный отрывок из книги Ф. К. Салманова «Сибирь — судьба моя» для того, чтобы на его фоне показать картины тех реальных «неудобств», которые приходилось преодолевать нефтеюганцам, живя в поселке.
Источник: Историко-культурный журнал "Югра" №12, декабрь 1999 года.