Салым – единственное место, обитаемое южными остяками, где сохранились в обиходе старинные меры. По Демьянке старые меры хотя известны, но не употребляются. Мерой длины служит ручная сажень «тэт», приблизительно около 2-х аршин. От нее отличают 3-х аршинную казенную сажень – «хон-тэт», т. е. ханскую. Остяцкая верста – «эдеп» равняется семи русским верстам. Кроме того существует мера «пут», т. е. котел, соответствующая тому расстоянию, которое можно пройти пока сварится содержимое котла, очевидно это было когда-то мерой времени. Расстояние по реке измеряется плесами, причем каждый плес состоит из одного песка и одного яра. При делении предмета на две части или половины различают деление вдоль и деление поперек в первом случае, половина называется «пелек», во втором – «чуп». Число семь, как у всех остяков, пользуется особым значением: в семилетние сроки приносят жертвы тонхам, семь или кратное от семи число мухоморов съедается для приведения себя в экстаз. На части, состоящие из семи песен каждая, делятся гимны в честь медведя, семь – число «Ас-икаве», т. е. семьи «Емин-тув-ике», состоящей из его братьев и жен. Семь число жертвенных животных при полном жертвоприношении «йир» и т. д.
Развлечением салымским остякам служит музыка и пляски. Музыкальных инструментов три. Наиболее старинным инструментом считается домбра (нарес юх). Она состоит из корпуса, напоминающего своей формой лодку с раздвоенным концом крытую декой с отверстием в середине. Раздвоенные концы соединены перекладиной, на которой при помощи колков из косточек от соболиных (эти считаются лучшими) или беличьих лап, притянуты пять струн. Струны делают из сухожилий с ног лося или оленя, ссученных и смазанных для прочности рыбьим клеем, к другому концу корпуса струны прикреплены петлей из таких же сухожилий. Лебедь, вернее журавль (тороп-юх) по словам салымцев позаимствован у обских остяков. Он имеет корпус в виде птицы с длинной шеей, выдолбленной из куска елового дерева вместе с корнем. Лебедь имеет 9 медных струн из тонкой проволоки, идущих от колков в шее лебедя к планке с дырочками вдоль деки. Третий инструмент «хомыз» или губная домбра, как уже показывает название, заимствован у татар и состоит из пластинки костяной или железной с вырезанным в ней узким, вибрирующим язычком, который приставляется к губам. Все три инструмента, среди которых хомыз встречается наиболее редко, все чаще вытесняются русской гармонией, на которой остяки хорошо играют как свои так и русские мотивы.
Большинство плясок носит характер пантомии. Кроме плясок в честь убитого медведя пришлось встретить в юртах Сивохребских пляску «кур-йокта», т. е. пляску ног. Начинается она с того, что под музыку двое мужчин приносят носилки, на которых лежит третий на спине, покрытый какой-нибудь одеждой. На одну ногу надета рубашка, а в ее рукава просунута палка, которую действующее лицо держит за концы при помощи ноги и палок он изображает движения и жесты пляшущего человека. Главной причиной успеха «кур-йокта» служит, по-видимому, трудность исполнения, на которую остяки особо указывали. Вторую пляску в тех же юртах остяки называли русским именем «наборщик», при ней пляшущий изображает все действия по забрасыванию невода и собиранию невода, напоминая отдаленно матлёт или английский джиг, без их живости. При обыкновенных плясках женщины или мужчины довольно медленно кружатся под музыку гармонии или лебедя, причем, полусогнув ноги в коленях, держат ступни близко одна к другой. Женщины при пляске обязательно надевают шаль, надвигая ее далеко вперед, настолько, что почти накрывают лицо, а концы придерживают распростертыми руками. Вместе с гармоникой, распространились и русские плясовые мотивы, под которые пляшут русскую и др.
Забавы и игрушки детей Салымских остяков немногочисленны. Девочки играют в самодельные куклы. Свернутые из тряпок, с лицами из утиных клювов, а иногда из дерева. Куклы интересны своим сходством с домашними божками. Игрушечные люльки и сани – точные воспроизведения настоящих. Весьма интересной игрушкой является сверло с тетивой, с насаженным на него кругом, точно такое какое в старину употреблялось для добывания огня путем трения. Мальчики забавляются самодельными луками и стрелами, упражняясь в стрельбе и удочками с самодельным крючком из куска проволоки или булавки, ими, при обилии рыбы, они добывают не крупные экземпляры. Девочкам небольших размеров берестяные чумашки и кузовья служат для собирания ягод. В юртах Кинтусовских в качестве игрушек нередко служат археологические находки с озера Емин-тув. В числе игр пришлось заметить игру в мяч – «пакаль», перенятую, по-видимому, от русских, игру в городки – «чука-чахте» и игру, состоящую в стрельбе из лука – «мора-чахте», при последней, играющие становятся друг от друга саженях в 10-ти или более и втыкают около себя в землю узкую дощечку. Задача состоит в том, чтобы попасть в дощечку противника. Попавший подвигается к противнику на длину лука и снова стреляет. Выигравшим считается тот, кто первый доберется до метки противника. В городки и в мяч играют также, как русские дети. Дети также забавляются подражанием плясок взрослых, в честь убитого медведя, причем стараются также нарядиться и исполнить те же пантомимы.
Обряды и обычаи
Особых обрядов, связанных с рождением ребенка, у остяков не удалось заметить. Известно только, что мать после рождения считается нечистой и очищается окуриванием бобровой струей или корой ели «остяцким ладаном», как ее называли остяки. Выше было упомянуто, что в юртах Кинтусовских при рождении мальчика вешают вотивный лук и стрелу, а в случае рождения девочки ступку для толчения крапивы с пестом и веретешко.
Салымские остяки стараются брать жен по возможности из юрт подальше на Оби, отдавая в свою очередь туда своих невест.
Сватание не сопряжено с особым обрядом и сводится главным образом к установлению размера калыма, который колеблется в зависимости от зажиточности семьи жениха и приданого невесты. Ограниченное количество невест-остячек привело в общем к непомерному вздорожанию калыма, так, что многие остяки остаются холостыми до старости. Из старинных обрядов сохранился, между прочим, один: когда невесту везут с Оби на лодке, то проезжая мимо высокого яра «Потьев-рап», стреляют из ружей по направлению к нему, раньше стреляли из луков, о чем говорит самое название (Ньот-стрела). Помнят также, что лодка с невестой украшалась красным сукном и ситцем и что весла были украшены резьбой и погремушками, в последнее время этого уже нет.
Обычай прятать лицо и в особенности босые ноги от мужчин соблюдается салымскими остячками только по отношению к мужчинам-остякам и в особенности по отношению к родственникам мужа. Что для возникновения этого обычая, имевшего целью предохранить жену от покушений со стороны родни мужа, имелась почва, это можно заключить из довольно свободного полового общения между теперешними салымцами. В юртах Соровых известен случай сожительства брата с сестрой. К этому их соседи относятся без особого осуждения, а скорей насмешливо, как, между прочим, русские крестьяне Сургутского уезда, где такие случаи нередки. Такое явление противоречит, как будто обычаю экзогамического брака, установившегося среди остяков и указывает на другой более древний аналогичный сато-якутский обычай «Хотунур», упоминаемый В. С. Серошевским в его «Якутах».
Своих покойников салымцы хоронят соблюдая также древний обычай, правда несколько измененный, но все же очень стойкий. Места похорон разные в отдельных юртах. В юртах Кинтусовых, по словам их жителей, старики хоронили своих покойников на старинном могильнике – городище у озера Емин-тув, причем их клали головой к озеру. Хоронили на доске, обернув труп берестой, на небольшую глубину, судя по находкам. В головах покойника клали стрелы, ножи и др. оружие. Теперь хоронят на другом кладбище в гробах-колодах, а над могилой устраивают сруб в виде домика высотой около 1 ½ саж. В головном конце сруба делают маленькое отверстие, в которое покойнику приносят пищу в дни поминок, вместе с покойником кладут вещи необходимые для него, как-то: топор, нож, огниво и даже самовар. Последний послужил, между прочим, причиной кражи, произведенной демьянским остяком. Проживающим в юртах Кинтусовых и интересно для характеристики салымцев, что несмотря на общее возмущение этим поступком, о нем никто не довел до сведения властей. Вещи, которые кладут в могилу, предварительно, портят: нож ломают, котелок продырявливают и т. д.; интересный остаток анимизма, так как такая порча делается для того, чтобы убить душу предмета. В юртах Сивохребских на довольно большом кладбище с такими же домиками-могилами на них пришлось видеть поломанные весла и прялки, указывающие на то, что тут похоронен мужчина или женщина. Священник из села Селияровского на Салыме бывает один раз в год и сразу исполняет тогда все требы: венчает и тут же крестит годовалых детей брачующихся и отпевает давно похороненных.
Налога или штрафа за «скверноядение», т. е. за употребление в пищу, во время охоты, беличьего мяса на Салыме, по-видимому нет, в то время как во многих других приходах он существует.
Все салымские остяки считаются официально и сами называют себя христианами. На самом же деле их верования смесь христианских и старых языческих, в которых христианский бог и святые отождествляются с божествами остяцкого пантеона и с героями фольклора.
Сохранилось несколько культов: культ торма, культ предков, культ медведя, а также, по-видимому, следы тотэмизма и анимизма. Торм общеостяцкое мировое божество, изображения которого не делают он же «Сорпи-сапке», т. е. олицетворение неба и света. Салымские остяки Торма называют богом, а мифического героя Тункпак или Пайрахта – Христом. По рассказу салымцев Пайрахта совершил ряд чудесных подвигов, из которых особенно популярна охота за шестиногим лосем (Кут-карт-вое).
Этот лось и поныне виднеется на небе, куда его загнал Тунк-пак, в виде созвездия большой медведицы, а след его чудесных лыж, на которых он с каждым шагом делал несколько сот верст, в виде млечного пути, на котором даже заметно, где его лыжи разжались. По другому преданию месячный путь прохожен Пайрахтой для того, чтобы служить дорогой птицам при их перелете на Юг. О самом Торме знают только общераспространенный среди остяков миф о сотворении земли. Давно когда все было покрыто водой Торм плавал по ней в деревянном домике, чтобы сотворить землю ему неоходимо было достать хоть небольшую частицу ее для этого он велел нырнуть большей гагаре, но она вернулась недоставши земли, после этого он послал малую краснозобую гагару, дважды она нырнула в воду тщетно, а на третий раз принесла в клюве немного илу, при этом она настолько устала, что у ней от напряжения выступила кровь, след которой до сих пор виден в оперении зоба.
Культы
Наиболее цельно сохранился культ предков, хотя и он претерпел известную эволюцию, став из родового культом территориальной группы. Известную долю влияния на культ предков оказало и христианство. Выше было упомянуто, что в юртах Кинтусовских члены семьи Борисовых считают себя и почитаются другими, за потомков легендарного богатыря «Емин-тув-ике». Тох-тынь-ике или «Токон-ике». Культ этого родоначальника ставшего тонхом носит целый ряд признаков типичных для культа предков. Важнейшим признаком, конечно, является то, что право приношений жертв тонху имеют только члены упомянутой семьи Борисовых и притом мужчины. Запрещение женщинам не только присутствовать при обряде, но даже приближаться к амбару с изображением тонха и проходить по восточному берегу озера, вблизи которого амбар стоит, будет легко понятно, если припомнить, что браки остяков раньше строго экзогамические, так что жены являлись чужеродками. Одновременно с утратой сознания о принадлежности к одному роду и замены его семьей, забылась первоначальная причина запрещения для женщин, чужеродок, сменившись понятием о женщине, как о существе нечистом, в настоящее время кинтусовские остяки заставляя женщин обходить озеро кругом по Западной стороне, мотивируют это тем, что женщины во время менструаций нечисты и могут вызвать гнев тонха. Лишним подтверждением того, что культ тонха был первоначально культом предков, служит то, что вместе с тонхом почитаются его братья, то есть члены того же рода. То обстоятельство, что почитание тонха не ограничивается одной семьей Борисовых, которые, как «Вар-пух-яхи» пользуются привилегией приношений жертв, но распространенно во всех юртах в верховьях Салыма, позволяет предположить, что в этих пределах раньше был распространен род потомков тонха. Это тем более вероятно, что в этих же пределах живут остяки бывшей Тархановской волости. Отсутствие родовой тамги и архивных изысканий, к сожалению, не дает возможности судить о принадлежности этих остяков к общему роду.
Весьма вероятно, что состав на местах теперешнего заселения Варпух-яхов и заменив их, они в тоже время от них переняли культ тонха и сохранили его до сих пор.
Для культа тонха «Емин-тув-ике» со временем выработался целый ритуал, который начинается с изготовления изображения. Каждые семь лет в роще из священных кедров на Западном берегу озера Емин-тув из кедровых плах делают изображения тонха, его четырех помощников или братьев и двух жен и одновременно изображения медведя, змеи и юра (значение последнего слова не удалось добиться от остяков, можно только сказать, что это по-видимому, какое-то водяное животное. С.К. Патканов считает, что юр является водяным жуком плавунцом). После изготовления фигуры ставят около кедров рощи стол и приносят им в жертву или петуха или барана, кровью и салом которых мажут им рот. Фигура тонха высотой около 2 аршин, грубо вытесана. Руки только намечены, ноги вытесаны раздельно, также как утрированных размеров мужской член. Фигуры братьев тонха несколько ниже, одна из них двухголовая с округлыми небольших размеров головами. На всех изображениях место сердца отмечено трехгранным углублением.
Следует заметить, что лица тонхов напоминают по общему складу (длинный прямой нос, продолговатое лицо) идолов северных остяков, но отличаются от них прямо срезанной верхушкой головы в то время как те всегда остроголовые. Изображения идолов, находимых в могильниках и городищах, в том числе и Ар-ях-вож, напоминают современных тонхов, но лица шире.
Рядом с вышеупомянутыми фигурами стоит изображение богатыря «Ай-урт». Оно меньше, не имеет ни рук, ни ног и голову с округлой верхушкой. В той же роще остяки юрт Цингинских (на реке Немечь, впадающей через Кеум и Демьянку) изготовляют изображение богатыря Салхана, почитаемого ими тонхом.
Из рощи изображения переносятся в амбар (тонх-топас), который стоит близ восточного берега озера, на полянке, среди густого урмана, поросшей березами после пожара. Амбар имеет вид низенькой избушки с двускатной крышей и с небольшой входной дверью. На косяках двери вырезаны изображения стражей тонха. Окон в амбаре нет и в нем даже днем полумрак. У стены против двери стоит тонх с помощниками, по сторонам перед ним две жены. Лицо тонха покрыто жестяной пластинкой, на которой намечены нос, глаза и рот, последний вымазан кровью и жиром. Все фигуры покрыты куском белого коленкора до шеи. Перед тонхами стоит низенький стол, служащий для размещения жертв, тут же рядом небольшой жестью обитый ящик для денежных приношений. Вокруг стоят и лежат предметы вооружения тонха: железный обоюдо-острый короткий меч («атта Кетче») с желобком для стока крови и с раздвоенной рукояткой, сделанной из одного с ним куска типа Гальшатских мечей. Один отросток рукоятки обломан, а через другой продето железное же кольцо. Дальше бронзовый отлитый вместе с рукояткой нож из красной бронзы сплошь покрытой темной патиной. Нож отточен с одной стороны, как у современных остяцких ножей. Нож, называемый «тит-хур кетче» по преданию носился в рукаве (тит-рукав) и служил для скальпирования убитых врагов. Находящийся тут же железный бердыш, напоминает своей формой так называемый татарский «ай-болта», то есть топор с лезвием в виде полумесяца. Он обладает чудесным свойством: если рыба плохо заходит с Оби, то стоит только привязать бердыш к лодке, чтобы она шла вслед за ним в Салым. Четвертым оружием является железный боевой топор, небольших размеров, с закругленным лезвием, напоминающий и средневековую франциску и венгерский фокош, и как они, насаживавшийся на палку. Все предметы несомненно древние и носят на себе следы огня; действительно они горели вместе с амбаром во время легкого пожара, уничтожившего большую часть урмана около юрт Кинтусовских. Тут же висят миниатюрные луки (тув-йогит) с такими же стрелами и ступки для толчения крапивы (тув-кир-вай) с пестами и веретена (тув-йенит) это приношения тонху по случаю рождения сына или дочери.
Жертвоприношения, как обычно у остяков делятся на малые некровавые «пор», которые совершаются в неопределенное время, в случае какой-либо нужды, и на кровавые «йир», приносимые через определенный цикл лет, именно через семь. Первые состоят из кисловатого пива (пусса), очевидно, заимствованного от татар («буза»), которое в небольшом количестве варят из овсяной муки, или из кусков ситца и платков надеваемых на фигуры тонхов, или, наконец, из денег.
Фигуры жен, которые не покрыты общим коленкоровым покрывалом обмотаны материями и тряпками. На голову тонха одеты три шляпы, одна на другую. Нижняя войлочная шляпа грешневик крестьянской работы, а верхняя детский суконный картуз, на груди висит оловянное блюдо.
Оружие тонха и жестяное лицо являются наиболее почитаемой частью его изображения. Деревянная фигура меняется каждые семь лет и после выслуги срока складывается лицом вниз на землю около амбара. При совершении некровавой жертвы «хозяин» тонха Борисов, ставит перед его изображением деревянную чашу с бузой или с водкой, как это было в нашем присутствии и говорит, по-видимому, в традиционных выражениях, обращение к тонху, а затем высказывает свои пожелания и нужды, в упомянутом случае это была просьба о прекращении лесного пожара, угрожавшего юртам. Остальные участники моления стоят перед амбаром и также молятся. Окончив молитву выпивают принесенные с собой бузу и водку, причем выливают некоторое количество на землю для угощения «мик-имя» (в буквальном переводе – земляная старуха), т. е. духа земли, или, как его зовут Демьянские крестьяне – «хозяин места».
Каждые семь лет тонху должна приносится большая кровавая жертва «йир». Её приносят в особом месте, так называемом «йир-карре», на городище «Нюром-вож», в котором по преданию Тонх и его братья когда-то жили. Для жервтвоприношений съезжаются остяки всех веровых юрт, предварительно купив в складчину лошадь, или при недостатке средств овцу. Кровавую жертву также как другую приносит представитель рода Борисовых. Часть жертвы, посвящаемая тонху кладется на маленький столик, состоящий из простого кола с доской на нем, и который стоит у подножья большой старой березы.
Присутствовать при таком жертвоприношении не пришлось, из распросов же остяков выяснилось, что жертвенных животных убивают перерезывая горло. Старинный способ умерщвления при помощи заостренного кола, который в ходу у юганцев, салымские остяки осуждают, как жестокий, они же говорили, что раньше полная жертва приношения состояла из семи животных, но с обеднением населения число жертвенных животных уменьшилось.
Выше упоминался тонх Ай-урт «хозяин» этого тонха также проживает в юртах Кинтусовских. Сам тонх хранится почти в таком же амбаре, как Емин-тув-ике, на той же восточной стороне озера. Атрибутом этого тонха служат две археологические находки, свалившиеся по рассказам остяков с неба. Первая из них круглая пластинка из белой бронзы диаметром около 3 ½ вершков с выпукло отлитым геометрическим орнаментом своеобразного стиля, вторая тоже бело-бронзовая привеска в виде палочки 2 – 2,5 вершка с двумя лосиными головами симметрично расположенными на концах и с ушком на средине. Кроме этих археологических находок рядом с тонхом стоят небольшие деревянные изображения медведя – «пубе» и змеи – «ай-пубе». Также как фигуры тонха их меняют каждые семь лет. Здесь также как у Емин-тув-ике или у Салхана право жертвоприношения присвоено только членам рода или семьи так называемых «хозяев» тонха.
В беседке с остяками юрт Кинтусовских приходилось неоднократно слышать, что напрасно русские их зовут шайтанщиками, а тонхов шайтанами. «Тонх – это все равно, что святой, а мы делаем из дерева как бы икону его, это его лик хур», говорили остяки, стараясь, очевидно, примирить в своем сознании старый культ с христианским.
Неоднократно говорилось, что по словам остяков сила не в деревянных изображениях тонхов, а в древних атрибутах. Археологические находки вообще и в особенности с изображением людей и животных пользуются почетом. В юртах Соровских две такие находки сами служат тонхами. Тонх Ивана Степанова Баяндина (по прозвищу Мотков) – круглая пластинка из красной бронзы с изображением горельефа человеческой фигуры, держащей в руках круглый сосуд с отверстием. Отверстие в сосуде сквозное и из него, по мнению остяков, тонх выпускает дождь и бурю, в случае гнева. Название тонха «Вот ике». Тонх другого остяка Ивана Темлякова (по прозвищу Согра, потомка переселенцев из Темлячевской волости) состоит также из красно-бронзовой пластинки, слегка выпуклой и прямоугольной с закругленными краями по своей форме, по-видимому она служила раньше пряжкой, орнамент на пластинке звериного стиля со сквозными узорами. Этот тонх, носящий название «Вальтавен-хур», шлет удачу на охоте и он хранится на березе недалеко от юрт. Вокруг него по деревьям развешены куски ситца и черепа животных. Первый тонх хранится в амбаре на ножках в самых юртах около священного кедра.
Культ медведя среди салымских остяков утратил свое почти значение как таковой, приняв скорей характер традиционной забавы.
Почему именно так случилось трудно установить: по всей вероятности, помимо влияния русских, надо это приписать тому, что по мере улучшения вооружения, утрачивался страх перед сильным зверем, в котором следует искать первоисточник этого культа медведь по Салыму чаще всего называется «пубе» (в переводе «идол»). Эпитеты – «ошнин-ике», то есть «старик в шубе», «кунджен-ике» – старик с когтями и «емин-вое» – «святой зверь», – хотя известны, но не в ходу. Среди салымцев, как у других остяков распространено предание о том, что медведь первоначально был сыном Торма. В наказание за проступок Торм спустил его с неба на землю на железной цепи. В юртах Кинтусовских пришлось слышать, что медведь раньше не имел шерсти, как человек, но сброшенный с неба Тормом попал в развалину между сучьями дерева, где провисел до тех пор пока не оброс шерстью. Распространенного среди остяков предания о том, что медведь послан для наказания дурных людей не приходилось слышать. Обряды совершаемые салымцами в случае добычи медведя уже не представляют из себя стройного целого, как у северных остяков или с Сосвинских вогулов.
В отдельных юртах исполняют разные части обряда более или менее полно. При этом по словам самих остяков только немногие среди них, которые постарше, знают, что надо делать. В юртах Соровых, например, знатоком обряда почитается один остяк-Согра. По его же словам свое знание он перенял у юганских остяков, у которых, как более первобытных, обряд сохранился полнее.
Но и Согра знает немногие из нескольких сот медвежьих песен («пуб-аре») и главным образом исполняет только пантомимы под аккомпанемент музыки. В них изображается медведь в разные моменты жизни: на охоте за добычей, при встрече с охотником, на которого он бросается, ухаживающий за медведицей и т. д. Исполнение всех сцен отличается большим реализмом, особенно сцены эротического характера, которые, тем не менее, ни мало не смущают присутствующих женщин и девушек. Музыка исполняется обязательно на семиструнной домбре («нарес-юх»), а не на девятиструнном лебеде (Тороп-юх), который является инструментом позднейшего происхождения. Мотив, сопровождающий пантомиму, состоит из немногих повторяющихся нот и чрезвычайно архаичен.
В дополнение к пантомиме, главного действующего лица, женщины и подростки исполняли разные танцы. Один из них состоит в том, что танцующий, надевая на голову шабур или другую верхнюю одежду, в один рукав которой просунута палка, изображает пляшущего журавля. Берестяные маски, по словам Согры, употреблялись раньше, но не обязательно. В юртах Лемпиных ими пользуются и сейчас, но в ином виде, чем у северных остяков. Маски (миль) имеют вид берестяного обруча с пришитым носом и с намазанными углем глазами и ртом. Их надевают на голову, а не привязывают перед лицом. В тех же юртах Лемпиных старик остяк знает довольно много медвежьих песен, но не все же как он сам говорит, далеко не все. Для счета песен делают особые бирки, на которых каждая песнь отмечается мелкой зарубкой, а каждая седьмая крупными.
Из всех прежних обычаев, связанных с чествованием убитого медведя, сохранились только следующие: на грудь и живот убитого медведя, положенного на спину, накладывают поперек семь небольших палочек, если это самец, или пять, если это самка. Разрезая ножем шкуру, чтобы ее снять, перерезают одновременно палочки, показывая этим, что расстегивают шубу. Голову отрезают от туши и снимают ее вместе со шкурой.
Когда медведя приносят в юрты, то женщины и дети поливают всех встречных водой или забрасывают снегом, если дело происходит зимой. Значения этого обычая остяки объяснить не могли. Шкуру вносят в дом, добывшего ее охотника и стелют на лавку в том углу, где стоят иконы, при этом передние лапы и голова кладутся на стол. Женщины и девушки убирают шкуру платками и шалями, а на когти надевают кольца, снятые со своих рук. Перед головой в особом корыте ставят угощение, состоящее из самой вкусной пищи, какую в данный момент можно найти в селении. Вечером сородичи охотника и остяки соседних юрт собираются для чествования медведя.
Никакого порядка в исполнении пантомим и плясок не придерживаются, также не обязательно празднование медведя в течении определенного числа дней. По окончании празднества шкура убирается и продается, как всякая другая. Раньше обрезали передние лапы и хранили, между прочим, для приношения присяги. Теперь и этот обычай не наблюдается. В юртах Кинтусовых и Лемпиных, когда шкура медведя лежит на столе, возле нее ставят маленькие деревянные изображения медведя и змеи, которая на Салыме носит название «ай-пубе».
Крайне интересно, но в тоже время трудно установить, поскольку в верованиях салымских остяков сохранились следы тотэмизма. Имеется на лицо целый ряд запрещений, относящихся к убийству и к употреблению в пищу тех или иных видов животных и почитания других, но ни то, ни другое в отдельности не дает уверенности в том, что они тотэмического происхождения. Некоторые запрещения, как например, употребление свинины, явно заимствованы у татар: трудней объяснить другие, как например запрет есть налимов из озера Емин-тув, тогда как другие породы рыб из того же озера употребляются в пищу. Мясо медведя, несмотря на его почитание, употребляется в пищу, в тоже время старых и в особенности большеголовых щук избегают есть, хотя щука вообще составляет один из наиболее распространенных продуктов питания. Избегают убивать змей, гагар и в большинстве юрт лебедей. Распространенный от Финляндии до Алеутских островов культ медведя может быть объяснен страхом первобытного охотника перед сильным зверем и остяки не составляют исключения в этом отношении. Почитание гагары объясняется ее вышеприведенной ролью в остяцкой мифологии. Почитание лебедя, по словам салымских остяков, имеет причину в общеизвестном и распространенном также среди них предании о том, что при сожжении самаровского идола под названием «Обской старик», он поднялся на небо в виде лебедя. Наиболее под понятие тотэмического культа подходит почитание налима остяками юрт Сивохребских. Во-первых они не ловят и не употребляют в пищу налима вообще, независимо от места их промысла, во-вторых они ему приносят жертвы, бросая перед началом рыбной ловли мелкие деньги в воду. Такое почитание налима вызывает даже насмешки со стороны остяков других юрт: «Сивохребцы молятся налиму» говорят они. Интересно сопоставить с этим название самих юрт, происшедшее от остяцкого «Сиво храп», то есть «налимьий яр». Следы анимизма можно усмотреть в почитании кедра и во многих легендах и преданиях, которые связаны с редко находимыми по Салыму крупными камнями и высокими ярами, например, камень, лежащий близ юрт Саровских на берегу речки Катын – есть по рассказам остяков, зять, превращенный в камень за то что во время купания подсмотрел своего обнаженного тестя. Интересна параллель с библейским рассказом про праведного Ноя и Хама.
Верования Салымских остяков не исчерпываются вышеупомянутыми культами и остатками культов. В культе тонхов отличительной чертой является поклонение, оказываемое предмету не своего изделия, а происхождения более чудесного, мифического (археологические находки). Кроме тонхов многие из остяков имеют своих домашних божков, которых они делают сами, от посторонних остяки обычно их скрывают, но в вымерших юртах Тимкиных, в ящиках, стоящих внутри покинутого дома, удалось найти домашних божков. Один из божков был сделан из дерева в виде куклы без рук, с головой овальной формы, напоминающей голову идола с могильника у озера Емин-тув, но несколько более круглый. Весь божок был завернут в несколько слоев тряпок, в том числе шелковую. Другой божок состоял из грубо отлитой оловянной фигуры, изображающей человеческую. На туловище, в виде прямоугольника с узором, отлитым в виде перекрещивающихся линий, как у спеленутого ребенка. Голова отделена от туловища и на ней отлиты выдающийся острый нос и два глаза в виде горошинок и эта фигура завернута в тряпки. Судя по тому, что в ящике лежали две шкурки белок и медные монеты, этим божкам делались приношения, а из того, что их в течении нескольких лет никто не трогал можно заключить о почтении, которое они внушили другим остякам, кроме своих умерших хозяев. Кроме богов еще много существует разного рода духов лесных, водяных и земляных. Лесной дух леший – «мэнг», по рассказам остяков, имеет вид человека и иногда сходится с женщинами-остячками, отчего родятся дети полу-люди, полу-лешие. Около яра Перит-вож, т. е. городок духов (перит), по рассказам салымцев, живут духи в виде маленьких людей, их видели иногда около ключа у подножья яра.
Находимые в ярах останки мамонтов и носорогов, по мнению остяков, подтверждают распространенное среди них, как и во всей Сибири предание о том, что мамонты живут под землей и погибают, когда выходят на воздух. Дракой мамонтов между собой объясняют остяки упомянутое в начале очерка внезапное растрескивание льда на озерах. Иногда мамонт, по рассказам остяков, принимает другой вид, так, например, Соровской остяк Темляков, Согра рассказывал, что он видел мамонта зимой на озере Емин-тув в виде змейки быстро ползущей по льду. Приходилось также слышать, что у очень старых больших щук, в конце концов, вырастают рога, и что они тогда становятся мамонтами. Интересно отметить, что тунгусы живущие в верховьях реки Кети различают мамонтов двух родов: одних «сурп-козар», т. е. Мамонт-зверь и др. «кволи-козар», т. е. мамонт-рыба. Последний мамонт, получается, от превращения старых щук.
Остается сказать несколько слов об остяцком народном эпосе на Салыме. Военные песни «тарнинь-аре», говорящие о подвигах древних остяцких богатырей и распеваемые речитативом под аккомпанемент домбры на Салыме забыты и в памяти остяков сохранились только отдельные имена и эпизоды. Так, например, вспоминают иногда кровавого богатыря Сонг-хуш, или богатырей городка у стерляжьей протоки «карыс-поспатурдаг-вож» или легендарного героя Куй мурухта севэн-урт, Куй-мурухта-веген-урт». Сказки тоже плохо сохранились и записать ни одной целой не удалось. Любопытно отметить. Что имя героя сказки известной по Салыму, по Демьянке и по Иртышу «Пой-липэтэ-каплят-хоп, Пой-липэтэ-тамплят-хоп» в настоящее время призывается во время камлания. В юртах Цингалинских старуха остячка приступив к обряду камлания съев предварительно семь сушеных мухоморов и запив их водой после начала икоты, что считается вступлением сношения с духами начала призывать упомянутое лицо. Так называемый процесс вымирания на Салыме можно считать установленным. Об этом говорит ряд, ныне уже необитаемых юрт (Маклаковы, Тимиковы, Алабердины и Вавликовы) предания среди жителей и сопоставления данных переписей. Причина вымирания, по-видимому, двоякая: с одной стороны большая смертность детей при невысоком проценте рождаемости и эпидемии с другой сношение с русскими и ассимиляция остяков последними, второе явление более заметно по Иртышу и на Конде, на Салыме же вымирание должно быть приписываемо первому
Салымские остяки (из материалов к этнографии южных остяков) // Древнее наследие Средней Оби: научное издание / Л. Щульц. – Нефтеюганск-Екатеринбург, 2013. – С. 215 – 247.
Салымские остяки: